Впервые обобщены многочисленные данные по палеоэкологии растений, ее предмет и задачи охарактеризованы с точки зрения общей теории систем. Показано значение принципа актуализма в палеоэкологии. В тафономической части книги рассмотрены все стадии захоронения, палеогеографическая обстановка и их влияние на состав тафоценозов. Дана классификация захоронений и тафоценозов. Изложены основные приемы реставрации и реконструкции формы роста вымерших растений, приспособлений вегетативной и репродуктивной сферы. Рассмотрены закономерности эволюции жизненной формы. Последняя часть посвящена методам реконструкции растительности, сингенезу и его факторам (климат, эдафические условия, рельеф, деятельность человека), значению палеоэкологии для палеофитогеографии и стратиграфии.В былые времена только мыслители масштаба Леонардо да Винчи могли распознать в окаменелостях остатки некогда живых организмов. Сейчас это привилегия каждого, но мы не всегда ею пользуемся. Практически окаменелости нередко еще классифицируют и применяют в стратиграфии как предметы, которые никогда не были живыми. Ясно, что при таком подходе значительная часть информации, заключенной в окаменелостях, остается неиспользованной. Умение увидеть за окаменелостью живой организм со всеми его запросами —это и есть палеоэкология. Когда мы задаемся вопросом об условиях образования породы с окаменелостями, пытаемся определить пределы межрегиональной корреляции по тем или иным руководящим формам, восстанавливаем ныне утраченные связи между континентами или представляем современное население планеты и самих себя как результат естественного отбора в древних экосистемах,— мы обращаемся к палеоэкологии. Отсюда следует, что палеоэкология — увлекательная наука, и остается лишь удивляться, почему так мало специалистов-палеоэкологов. Причина, вероятно, заключается в том, что палеоэкология слишком тесно связана с палеонтологической систематикой. Палеоэколог, не занимающийся систематикой, по выражению Эгера, снимает сливки с добытого большим трудом молока (Ager, 1963), а Уиттингтон еще решительнее говорит о паразитических наклонностях палеоэколога,, пользующегося чужими определениями (Wittington, 1964). Но главное, конечно, не в этической стороне дела. Чтобы судить о функции, нужно хорошо изучить форму. Стало быть, палеоэкологу не обойтись без того интимного знакомства с морфологией вымерших организмов, которое можно приобрести лишь занимаясь систематикой. Не зная слабых мест системы и условности многих классификационных решений, он рискует пойти по пути ложных сопоставлений и ошибиться в выборе актуалистической модели для своих реконструкций. Иначе говоря, он должен быть систематиком, а систематика — настолько трудоемкое дело, что оставляет мало времени для чего-либо другого. Так и получается, что палеоэкология становится не основным, а побочным занятием. Палеозоолог-систематик, как правило, занимается одной группой фауны, и для изучения древних сообществ, состоящих из разных групп, ему приходится кооперироваться с другими специалистами. Палеоботаник в этом отношении находится в выигрышном положении, так как обычно работает над всеми группами, составляющими данную флору. Таким образом, палеоботанику легче перейти к синэкологическому исследованию, чем палеозоологу. Между тем имеется несколько сводок по палеоэкологии, написанных палеозоологами, и ни одной — палеоботаником. Правда, многие общие установки и методы здесь совпадают. Книги И. А. Ефремова (1950), Р. Ф. Геккера (1957), Эгера (Ager, 1963), несомненно, полезны и для палеоэколога, занимающегося растениями.
